На пути к храму - Часть 7 - Сергей Довженко
Оглавление
НА ПУТИ К ХРАМУ
10. ТАК БЫТЬ ЛИ МУЗЫКЕ?
Человек, полный веры, наверное, ничем не жертвует,
отходя от мира с тайным вздохом о своей жертве,
так как, наоборот, он все приобретает: он становится
теперь у самых истоков музыки, слова и красок.Сергей Фудель. Воспоминания
Вопрос, который не обойти ни одному настоятелю, регенту, да и, пожалуй, любому вдумчивому богомольцу «в миру»: в какой мере должно присутствовать в церковной службе искусство?
Великие Отцы эпохи первых Соборов, кажется, в один голос отвечают: искусству – быть.
«Бог, видя, что многие из людей нерадивы, тяготятся чтением духовных писаний <…> и желая сделать этот труд приятным и уничтожить чувство утомления, соединил с пророчеством мелодию для того, чтобы все, увлекаясь плавным течением стихов, с совершенным усердием возглашали священные песнопения… Господь установил пение псалмов, чтобы из этого мы получали и удовольствие и пользу» (Святитель Иоанн Златоуст).
«Господь желал, чтобы мелодия была символом духовной гармонии души, назначил петь псалмы мерно и читать их нараспев» (Святитель Афанасий Великий).
«Для того с учением сопряжена сладость песенного сочинения, дабы через приятность слуха неприметным образом из всех словес получать полезное» (Святитель Василий Великий).
«Удовольствие», «сладость» – и это говорят монашествующие Отцы, опытно познавшие человеческую природу, в современном, то есть падшем состоянии далекую от ангельской. Небесных жителей «увлекать» к пению уже не нужно, для них оно как дыхание. Но… ведь отверг же так называемую музыку другой, всероссийский святой!
«Один музыкант, – пишет Валерия Пришвина, – как-то сказал мне, что музыка – выражение космической гармонии и, вероятно, райское искусство, ведь недаром говорится о музыке сфер и пении духов вокруг престола Всевышнего, но именно потому, что она – небесная, она отзывчивей, подвижней других искусств и в падшем мире оказалась отзывчивей на зло».
Вот что здесь важно: родина музыки – Небо, и поэтому самый законный дом, в котором она должна обитать и который призвана украшать собою, это Церковь – сущее Небо на земле. Тертуллиан уже в первую пору существования Церкви христианской свидетельствует:
«…Если забавляет кого сценическое искусство, – у нас довольно писаний, довольно стихов, довольно изречений, довольно песен, довольно пения, и не басни, но истина, не строфы, но простота».
Однако, как и в раю во дни оны, человеку хочется гулять самому по себе, без присмотра любящего Создателя. Со времен Возрождения музыка в очередной раз стремительно вырвалась из отчего дома и начала свое триумфальное шествие как самостоятельное искусство. Нагуливает же с тех пор – разное. Об опасности увлечения внецерковным искусством предупреждал святитель Московский Филарет в одном из писем: «Музыка, хотя бы и без слов была, если не есть безвкусная, то не есть немая; и театральная музыка, без сомненья, по большей части говорит языком какой-нибудь страсти и потому, много ли, мало ли, нарушает внутреннюю тишину и рассеивает» – при том, что (обратимся вновь к размышлениям Пришвиной) «музыка, как ни одно из искусств, обладает силой завораживать душу… Душа перед музыкой обнажена, душа и музыка – одна стихия». А с началом обмирщения церковной жизни внешние различия между кафедральным собором и концертным залом стерлись. «Авторские» литургии и всенощные хлынули в русский храм. Примечательно, что, по наблюдениям современников, тогда устояли монастыри. Иные же нынешние обители в этом отношении – явление печальное…
Алексей Лосев, выдающийся православный мыслитель 20 века, знаток мирового искусства, автор, в числе прочих книг, труда «Музыка как предмет логики», а в юности – регент снесенного ныне храма Воздвижения Креста Господня, давшего имя одной из главных московских улиц, в одном из монологов своего рассказа «Метеор» как бы продолжает мысль святителя Филарета:
«Бесспорно, что музыка есть возвышение и парение духа и даже уход в бесконечность. Но – какого духа? Всего ли духа, самой ли субстанции духа, когда преображается действительно все существо человека с его душой и телом, или только той стороны духа, которая нисколько не мешает ему оставаться здесь, на земле, со всеми своими пороками, грехами, со всеми привычками, слабостями, страданиями и, в конце концов, с полным уничтожением в смерти?.. После концерта многие с большим удовольствием идут в ресторан, в трактир и даже заходят в публичный дом, это – после ухода в бесконечность, после взлета в божественный мир, после экстазов! Да, может быть, только религия берет на себя эти функции возведения в высший мир, – осторожно предполагает герой рассказа, – но она-то как раз насчет этого рассуждает очень скромно и дает весьма осторожные и умеренные, весьма предостерегающие и основанные на строгой последовательности и дисциплине советы».
Но что, если и религиозная составляющая оказывается не главной для посещающих храм?
Сергей Фудель, как и Лосев, и Пришвина, заставший конец синодальной эпохи, нагляделся, будучи сыном священника, на религиозную внешность с пустою сердцевиной. «Века благополучия во внешнем христианстве, – пишет он в своих заметках, – приучили нас как раз к тому, чтобы не делать над собой никаких усилий… Отстоять часа два великолепное, многокрасочное богослужение, а потом ехать домой, чтобы есть пироги со всеми начинками», – это ведь почти по Лосеву (разве что без «публичного дома»)! «…Однажды, на первой неделе Великого поста, – вспоминает Сергей Иосифович, – одна женщина сказала мне во время всенощной: “Куда же вы уходите? Сейчас будут петь концертное “Покаяние”… “Концертное покаяние”, – резюмирует писатель, – звучит немногим менее кощунственно, чем, скажем, “балетное покаяние”». А я не забуду, еще из дохристианской своей жизни, давнишнего потрясения в Пушкинском музее на вечере одной известной актрисы, два часа невероятно талантливо уводившей нас в мир высокой поэзии, когда в антракте увидел ее на лестнице в тепленькой компании за сигаретой и беседой, мало чем отличавшейся от тех, что можно услышать на базаре. Ну каково, скажите, вынести это еще не просвещенному учением Церкви о падшем человеке?
Наверное, нужно нам, как «церковникам», так и всей многомиллионной крещеной братии, «просто» ни на минуту не забывать о том, зачем нам храм и все, что в нем совершается. Вот как об этом пишет духовный композитор 20-го столетия диакон Сергий Трубачев:
«Церковный благовест, уставное чтение, пение лика церковного <ликом именуется во всех богослужебных книгах хор. – С. Д.> – явления одного духовного ряда, возвещающие нам тайну спасения. И как церковный благовест подобен гласу и трубе Архангела, а чтение церковное есть пророческая весть о спасении, апостольское благовествование слов Спасителя, глаголов Жизни вечной, так пение церковное в своей таинственной сущности есть образ ангельского славословия, песнь Ангелов, незримо сослужащих в храме…»
11. ЕДИНЫМ СЕРДЦЕМ
…Напев и есть самая глубина и душа богослужения…
Михаил Скабалланович. Толковый Типикон
Как сладко знать: в какой бы день ты ни приехал в Троице-Сергиеву Лавру (если только не Великий пост) – переночевав в монастырской гостинице, ты всегда можешь отправиться к шести утра на литургию, поющуюся знаменным распевом у самого гроба Преподобного, и почувствовать себя в его веке – или вовсе вне времени.
«…Древнее унисонное или октавное пение, – пишет отец Павел Флоренский, – <…> удивительно как передает касание Вечности. Вечность воспринимается в некоторой бедности. земными сокровищами, а когда есть богатство звуков, голосов, облачений и т. д., и т. д. – наступает земное, и Вечность уходит из души куда-то, к нищим духом и к бедным земными богатствами».
Нет спору: речь идет об истинных иконах звуков. Но куда же тогда девать весь долгий синодальный период, когда в пышно украшенных соборных храмах, в великолепных облачениях, под партесное пение в западноевропейской гармонии тоже молились и спасали души великие причастники блаженной Вечности – святые Тихон Задонский, Серафим Саровский, Иоанн Кронштадтский?
Ответ находим у того же отца Павла.
«В отношении к духовному миру, – свидетельствует он, – Церковь, всегда живая и творческая, вовсе не ищет защиты старых форм, как таковых… Церковь, столп и утверждение Истины <1 Тим. 3, 15>, требует только одного – истины. В старых ли или новых формах истина, Церковь о том не спрашивает, но всегда требует удостоверения, истинно ли нечто, и, если это удостоверение дано, благословляет и вкладывает в свою сокровищницу истины, а если не дано – отвергает».
В следующей книжке, если даст Бог ей появиться, мы поподробней поразмышляем с читателем-регентом о том, какой музыке в храме – быть. А все-таки – какой? Учитывая культурную ситуацию начала XXI-го столетия – наверное, разной. Во всяком случае – такой, которая поможет, по Апостолу, помните? – утешиться общею верою. «Дело совсем не в том, – пишет в статье «О церковном пении» Сергей Фудель, – «нотная» ли данная вещь или нет, знаменного ли распева или она написана в XIX, XX веке, а в том, молитвенна она или нет… Благодатная церковная музыка есть часть Священного Предания Церкви… Иной человек может не понять слов, но он «поймет» напев молитвы, и этот напев властно поведет его за собой в Божественный мир».
Можно справиться и у древних Отцов. Примерно в 3 веке начинает складываться уже не только чин, но и напев христианского богослужения, и вот уже слышен отечески наставительный голос святителя Климента Александрийского:
«К музыке должно прибегать для украшения и образования нравов… Должна быть отвергнута музыка чрезмерная, надламливающая душу, вдающаяся в разнообразие, то плачущая, то неудержимая и страстная, то неистовая и безумная… Мелодии мы должны выбирать проникнутые бесстрастностью и целомудрием; мелодии же, разнеживающие и расслабляющие душу, не могут гармонировать с нашим мужественным и великодушным образом мыслей и расположений».
Если не читать дальше, где святитель рассматривает особенности античной музыки, ставшей основой для древнехристианской, – не вполне ли современные советы? Остается лишь найти образованного и верующего (!) музыкального руководителя и последовать словам – что апостола Павла, что святого Игнатия Богоносца:
«…Составляйте вы из себя все до одного хор, чтобы, согласно настроенные в единомыслии, дружно начавши песнь Богу, вы единогласно пели ее Отцу чрез Иисуса Христа» (Послание священномученика к Ефесянам).
Не зря ведь в некоторых наших епархиях в хороших храмах (предвидя возмущение читателя, я все же сознательно употребляю это выражение, имея в виду те приходы, где до всего, что называется, доходят руки) в определенные дни, чаще по субботам, но кое-где и до трех раз в неделю, в расписании служб, в нарушение буквы постановления Лаодикийского Собора 364 года, значится: «Часы, Божественная литургия. Народный хор». Народный – не потому что приглашен из ближайшего Дома культуры, а по самой своей сути. Перед службой всем желающим раздаются тексты песнопений литургии, наиболее уверенно поющие становятся поближе, но поют – все, исполняя завет Богоносца: «…Составляйте вы из себя все до одного хор». Церковь последних времен возвращается к первохристианству.
Недавно в книге популярного в советские годы и тайно верующего писателя Леонида Пантелеева прочел удивительные слова: «Вера – самое значительное, что может узнать один человек о другом»… Нет этого, самого значительного, – приходские и, по выражению незабываемого богопросвещенного пастыря о. Иоанна (Крестьянкина), клиросные болезни будут преследовать всю жизнь. А уж если есть…
Когда священники вышли из святилища <…> и левиты певцы, – все они <…> были, как один, трубящие и поющие, издавая один голос к восхвалению и славословию Господа; и когда загремел звук труб и кимвалов и музыкальных орудий, и восхваляли Господа, ибо Он благ, ибо вовек милость Его, тогда дом, дом Господень, наполнило облако, и не могли священники стоять на служении по причине облака, потому что слава Господня наполнила дом Божий (2 Пар. 5, 11 – 14).
