На пути к храму - Часть 1
Оглавление
НА ПУТИ К ХРАМУ
МАЛЕНЬКОЕ ПРЕДИСЛОВИЕ
В последний полдень уходившего 200…-го года я сел на Ярославском вокзале в поезд, отправлявшийся в Вологду. Предполагалось: встретить Новый год в городе, почти не знакомом, потом – посетить святых чудотворцев вологодских: Григория, Феодосия, Павла, Корнилия… Да, вот еще: обязательно исповедаться и причаститься за Литургией.
Все, в общем, исполнилось. Кроме Причастия.
Когда через четыре дня я вернулся в Москву, где жил и работал, то ясно ощутил, как «кто-то» скулящий и держащийся за сигарету, всегда сопровождавший меня, вдруг исчез…
В дорогу я взял только что подаренную мне заведующей музеем в подмосковном Дунине Лилией Александровной Рязановой книгу «Невидимый град» Валерии Пришвиной – воспоминания человека, заставшего в двадцатом веке живых чудотворцев.
Девять часов до Вологды прошли за чтением.
В главе о своей поездке в еще не закрытую Смоленскую Зосимову пустынь близ станции Арсаки, мимо которой на всех парах проносил меня поезд, Валерия Дмитриевна, искренняя христианка, писала:
«Жизнь течет, меняется, мелькают века, а Церковь стоит и утверждает неизменное и непреходящее. Это совершает главным образом монастырь, как нетленный ствол растущего дерева… В узком значении этим “стволом” является устав богослужения в его словесном и музыкальном строе».
И дальше:
«Я очень хотела бы воспользоваться моментом, чтоб описать здесь воздействие на душу богослужения, раскрыть, по возможности, его смысл и художественные особенности…».
Валерии Дмитриевне, отошедшей ко Господу в 1979 году, не довелось этого сделать. Я сильно подозреваю, что эту, еще одну из ее книг, оставшуюся только в замысле, так, как она, не написать уже никому.
Но я за годы, прошедшие с тех новогодних дней поры своего воцерковления, успел настолько полюбить наше Богослужение, что подвигся на освоение профессии церковного регента, и ведь где! в Вологодском духовном училище! – а вскоре, в начале нового для себя поприща, и на написание этой небольшой книжки. Кто знает – не совпадут ли некоторые ее мысли с так и не высказанными писательницей тогда, в 1960-х…
Боровск, Благовещение Пресвятой Богородицы
1. ГДЕ МЫ?
Вера – это молодость без старости.
Святитель Димитрий Ростовский
Прозрачным весенним воскресным утром пересекаешь старинный погост (где святые лежат), накоротко, от дома до храма, – и сталкиваешься со спешащим батюшкой. Задержишься с ним на минутку, – а утро ти-хо-е… и – звоны. Где-то.
Спросишь – где звонят. Наверно, у Успения? Да нет, там рановато, да и не в той вроде стороне. Это, похоже, у Покрова. А вот и еще, другой звон. И – так и пойдет…
Богомольный город. Правда, что ли? А заглянуть внутрь, да к концу службы – что там? Детей – тех много стали приносить (и привозить). А вот взрослых у Святой чаши – странно мало. Да и вообще просторно нынче в храмах древнего города. Оно понятно, есть те, кому от станка – или прилавка – оторваться нельзя. Но где же остальные?
А кто где.
Говорят: надо вернуться русскому человеку в храм.
Кто бы спорил…
Но вот – не хочется. Нет-нет, храм для нас теперь уже не то, что раньше, мы о нем вспоминаем. Разве можно без храма в трех главных событиях жизни? Ну, как же: родился-женился-умер… И на Пасху – обязательно зайдем, на Вербное, на… А что, есть и еще праздники? Что, так много? Ну, если время будет…
Не будет.
Мы в наше время – постсоветское и еще чего только не «пост-», – почти не можем молиться. Если сказать честнее – не хотим. Вкорененный в генах русского человека церковнославянский и великая, нужнейшая из служб, воскресное всенощное бдение, – для нас как глаголы для глухих. Век торжества евангельской Марфы? А почему непременно – какая-нибудь крайность? В хороших монастырях место и молитве, и труду. Михаил Пришвин, написавший на своем веку немало полезных и детям, и взрослым книг, построивший не один дом, посадивший, вырастивший… – не бездельник, в общем, – уже после шестидесяти лет придя, а точнее – вернувшись в православный храм, отметил в дневнике:
«Лев Толстой внушал нам <…>, что основной труд, на котором понимаются все иные менее значительные формы труда, – это труд земледельческий, и основной человек, хранящий в себе основы нашей морали, – это пахарь. Мы теперь, глядя на современного колхозника, не можем себе даже представить, как это мог Толстой выбрать себе такой идеал нравственного человека. Надо было ему взять в пример не того, кто пашет, а кто молится. Так я думал в пятницу, глядя на молящихся в церкви». Датировано 1945 годом.
Можно было, конечно, выразиться взвешенней – но не в полемическом запале и не в записи «для себя». Однако сейчас, через полвека с лишком, остается данностью: мы не только не знаем, о чем молиться (Рим. 8, 26), но и не знаем, как и зачем.
«Молитва, – записал в тяжкое время закрытия храмов церковный писатель Сергей Фудель, – рождается от любви… Не то же ли это самое, что сказать: “Молитва рождается от слез”. Я это понял, услышав слова одной современной девушки. В храме ее кто-то спросил: “Как научиться молиться?” Она испугалась трудности вопроса, но ответила сразу: “Пойди заплачь – и научишься”. Эта девушка дополнила древний Патерик».
Молитва рождается от слез… А от радости? Да или нет?
Иногда, похоже, ничем не пронять нынешнего человека.
Камень в душе – от паломничества к мощам великого угодника Божьего на всенощную в канун его летней памяти. Надо сказать, что «почему-то» никто не хотел везти туда нашу маленькую группу, ссылаясь на все что угодно, а владелец «Газели», с которым заранее договорились, куда-то делся и не отвечал на звонки. Теперь только приходит разумение: не в брачной одежде собрались мы на тот Праздник. Все-таки нашли нам двух славных (и православных) мужичков, согласных за небольшие деньги катать нас до вечера, и мы, наконец, на двух легковушках весело полетели через поля и холмы степного края к Угоднику. По пути – еще и омылись в источнике Царицы Небесной. А вскоре и пришлось вспомнить, что для веселья планета наша мало оборудована. Мы успевали заехать в утопающую в райских цветах женскую (конечно, правильнее по-старому: девичью) святую обитель, тоже хранящую память об Угоднике, на подступах к его основной вотчине. И вот при въезде на монастырскую стоянку у «Волги», в которой ехала половина путешествующей братии во главе с нашим духовником отцом Феодором и которую заботливый хозяин осматривал и вылизывал каждый день, лопнула какая-то важная деталь рулевого управления. Лучше не представлять, что было бы, если б это случилось минутами раньше, на скоростной трассе…
В самом главном монастыре, куда в два захода переправили нас на единственной исправной машине, братия разделилась. Одни поспешили излить свои чувства на торжественной службе в соборе, другие побежали добывать пропитание для остальных, третьи предпочли монастырский сад, откуда службы не слышно, но где зато побольше воздуха. Наши водители, понятное дело, все это время колесили по крошечному и небогатому городку в поисках запчастей к оставленной за лесами и полями «Волге». Когда поздним вечером все счастливо закончилось (а наутро нас ждали в другом святом месте), отец Феодор сказал: «Завтра служим благодарственный молебен – по полному чину, с Евангелием о десяти прокаженных». Благо все эти дни мы помещались в воскресной школе, еще недавно бывшей временным храмом обезглавленного городка, – так что и ходить никуда не надо. Вернулись с литургии в пустыньке уединенных подвигов Святого, истекал последний день путешествия. В плацкартном вагоне уже как следует вместе не помолишься. И вот в назначенный для молитвы час повторилась история с теми евангельскими прокаженными. Благодарить (а молебен – это ведь какие-то полчаса) возжелали немногие…
Есть прекрасные слова святителя Московского Филарета, сказанные им меньше двух столетий назад:
«Жизнь безмолвия не для многих. Но <…> кто не упраздняет себя хотя однажды в день, хотя на непродолжительное время от всякого внешнего земного занятия, попечения, пристрастия и не вводит своей души в благоговейное безмолвие пред Богом, тот еще не познал пути мира для души своей».
А неистовому, всю жизнь нападавшему на Церковь Василию Розанову принадлежат тем более поразительные строки – в статье «Из загадок человеческой природы»:
«…Самое существо, ткань, жизнебиение человека есть молитва, и в особенности из молитвы бьет бытие его», «самое существо человека теистично и нельзя “дышать” и не “молиться”».
Из его же «Уединенного»: «Без молитвы совершенно нельзя жить… Без молитвы – безумие и ужас». И примечательно сказанное сразу вслед за этим: «Но все это понимается, когда плачется…»
Иссякли, выходит, родники веры нашей?
2. КАКИЕ МЫ?
Кто любит русский народ – не может не
любить церкви. Потому что народ и его
церковь – одно. И только у русских
это одно.Василий РозановУединенное
Подмечено, – ну хотя бы Владимиром Соловьевым, – что настоящий патриот своей страны обязательно приложит к ней наиболее характеризующий ее эпитет. Так говорят (или говорили) коренные жители о Зеленой Германии, или Старой Англии. Русь же называют – Святою.
17-й век, из воспоминаний путешествовавшего по России (с патриархом Антиохийским Макарием) архидиакона Павла Алеппского о церковных службах Страстной седмицы в Москве:
«Мы умирали от усталости, ноги наши подкашивались от беспрерывного стояния с раннего утра до вечера. Но мир Божий да почиет на мирянах, мужчинах и женщинах, детях и девушках за их терпение, и стояние, и твердость… Что за крепость в их телах и какие у них железные ноги… Всякий раз, как увидят икону, останавливаются и молятся на нее с большим благоговением; если бы кто из них прошел даже мимо ста икон в течение часа, он останавливается и молится на каждую, не торопясь. Таков их обычай не только у мужчин, но и у женщин, и у детей».
Век 19-й, из «Дневника писателя» Федора Достоевского за 1880 год:
«Он <народ. – С. Д.> все знает, все то, что именно нужно знать, хотя и не выдержит экзамена из катехизиса. Научился же в храмах, где веками слышал молитвы и гимны… Повторял и сам пел эти молитвы еще в лесах, спасаясь от врагов своих, в Батыево нашествие еще, может быть, пел: “Господи сил, с нами буди!”… а в нем, в этом гимне, уже в одном вся правда Христова».
Середина 20-го века, из заметок епископа Афанасия (Сахарова), родившегося в 1887 году:
«Идеал православных мирян – монастырь в миру. У наших благочестивых предков так и было. В Древней Руси не только монахи и священнослужители, но и миряне хорошо знали церковный Устав, знали до мелких подробностей как порядок церковного богослужения, так и правила совершения церковных служб без священника, – знали даваемые Уставом правила внешнего поведения в храме и дома, хорошо знали правила “церковного вежества”, как тогда выражались, и всеми этими правилами руководились повседневно, насколько возможно приближая и свою домашнюю молитву к церковной…»
И одной маленькой, но чрезвычайно красноречивой деталью обозначено другое внутреннее устроение человека в «Войне и мире» Толстого (глава «Смоленская на Бородинском поле»):
«Один плешивый генерал с Георгием на шее стоял прямо за спиной священника и, не крестясь (очевидно, немец), терпеливо дожидался конца молебна…»
В наблюдательности Льву Николаевичу не откажешь…
Но всегда велик соблазн, в том числе и для «числящихся» в Церкви, больше глядеть на землю, чем на небо. «Сердце всегда хочет веры, – пишет Сергей Фудель, сомолитвенник и со-сиделец владыки Афанасия, – потому что оно органически хочет тепла. Но ум противится, так как для него принять веру – это значит слезть с пьедестала, смириться и выйти на свободу из пут гордости». А век петровских реформ и так называемого Просвещения хорошо взрыхлил почву для буйного цветения гордости ума. Результат предсказуем. «Очевидно, что отступление от веры всеобщее в народе», – записывает уже в 1865 году еще один святой епископ – Игнатий (Брянчанинов). Немногим позже – прославленный кронштадтский пастырь в своем дневнике: «С какою материнскою, нежною и святою любовью Святая Церковь хранит наши души и тела... И к этой-то Церкви Божией христиане стали так равнодушны, холодны, как будто бы они и не члены ее. Что за явление странное, дикое?»
Заметим: христианами в 19 веке, по пришедшему из той же Древней Руси обычаю, назывались, можно сказать, автоматически – по факту крещения. Но… человек, как отмечает тот же Толстой в «Исповеди», «мог прожить десятки лет, не вспомнив ни разу о том, что он живет среди христиан и сам считается исповедующим христианскую православную веру». Нецерковность церковных чад не одна ли из причин трагического отпадения яснополянского гения от Истины – как и Пешкова-Горького, и многих других – даже доныне? Не справлявшийся, как и Толстой, с соблазнами собственного рассудка, но и столь же зоркий к народной жизни Николай Лесков в рассказе 1875 года «На краю света» приводит диалог двух русских миссионеров, священника и архиерея:
« – …Вот что мне нехорошо кажется: как придут новокрещенцы в город и видят все, что тут крещеные делают, и спрашивают: можно ли то во славу Христову делать? что им отвечать, владыко? христиане это тут живут или нехристи? Сказать: “нехристи” – стыдно, назвать христианами – греха страшно.
– Как же ты отвечаешь?..
– Ничего не говорю, а… плачу только».
Священник Иосиф Фудель, начавший свое служение в конце столетия на окраине Российской империи, в Белостоке, в письме 1890 года к Константину Леонтьеву делится тягостными впечатлениями: «Бываю я почти во всех интеллигентных С. Д.> семьях, и между тем буквально не с кем душу отвести в разговоре. Все или “безмыслие”, или “недомыслие”, или узкая специальность, съевшая человека, или просто хамство». А уж о том, что такое пост, белостокские православные почти не имели понятия…
Вот записанные слова насельника одной из тогдашних иноческих обителей (конечно, не Оптиной, но все же, все же…): «Теперь я все равно как сирота или вдовица. <Рассказчик недавно похоронил своего любимого духовного брата. – С. Д.> Знаете, у нас в монастыре народ все хороший, добрый, благочестивый, но… ни в ком нет мягкости и деликатности, все равно как люди простого звания. Говорят все громко, когда ходят, ногами стучат, шумят, кашляют, а Николай говорил завсегда тихо, ласково, а ежели заметит, что кто спит или молится, то пройдет мимо, как мушка или комарик. Лицо у него было нежное, жалостное…» Это Чехов, пасхальный рассказ «Святою ночью», 1886 год. «Меня волнует, оскорбляет грубость, – эти слова вложены Антоном Павловичем в уста одной из трех сестер известной драмы, – я страдаю, когда вижу, что человек недостаточно тонок, недостаточно мягок, любезен. Когда мне случается быть среди учителей
Но, может быть, и не нужны – в наш-то век – столь экзотические качества, какие-то там еще мягкость и деликатность? Может, пусть и дальше наши женщины постепенно перерождаются в мужчин, начиная с уже совершившейся замены их в традиционно мужских профессиях и заканчивая внешней неотличимостью в мельчайших деталях одежды и повадках (естественно, не лучших), а мужчины… но обратный процесс науке неизвестен, и остается последним предаваться всевозможным любимым страстям и становиться окончательно неспособными создавать крепкие святорусские (не путать с ново-русскими) семьи?
…Вы помните, о ком (вернее – о Ком) сказал ветхозаветный пророк:
Вот, отрок Мой, Которого Я держу за руку, избранный Мой, к которому благоволит душа Моя. Положу дух Мой на Него, и возвестит народам суд; не возопиет и не возвысит голоса Своего, и не даст услышать его на улицах; трости надломленной не переломит, и льна курящегося не угасит; будет производить суд по истине… (Ис. 42, 1 – 3)?
А эти слова прозвучали из уст Самого пришедшего на землю и достигшего возраста зрелости божественного Отрока:
Придите ко Мне, все труждающиеся и обремененные, и Я успокою вас; возьмите иго Мое на себя и научитесь от Меня, ибо Я кроток и смирен сердцем, и найдете покой душам вашим; ибо иго Мое благо, и бремя Мое легко (Мф. 11, 28 – 30).
А где преимущественное место обитания Его на земле?
Правильно догадались.
