В 1922 году батюшка по ходатайству епископа Алексия был награжден наперсным крестом от святейшего патриарха Тихона. Однако недолго утешался он тихой монастырской жизнью, надвигалось тяжкое грозовое время испытаний для всех насельников обители, впрочем, как и для всего православно верующего населения нашей многострадальной России.
23 мая 1923 года, в день памяти святого апостола Симона Зилота, приехали из Боровска «товарищи» и сообщили, что предстоит закрытие монастыря и отныне он будет переименован в трудовую коммуну. На что владыка Алексий им спокойно ответил: «Вы опоздали, товарищи. Вот уже скоро 500 лет, как монастырь преподобного Пафнутия Боровского является трудовой коммуною. Только разница в том, что монастырская коммуна стоит на молитве и взаимной любви и помощи нуждающимся». В раздражении «товарищи» заключили: «Просим всех здесь проживающих через две недели очистить помещение. Идите и живите, где хотите, свое забирайте, а монастырское не трогайте». Так было положено начало разграблению монастыря, его святынь. Древнейший архив монастыря сжигали на глазах у всех.
«Итак, мы разошлись кто куда», — вспоминал отец Амвросий. Сам он отправился в село Рябушки, находящееся неподалеку, на квартиру, с тем чтобы через некоторое время поехать, как предполагал, в родную деревню. Однако, как узнали местные жители, что разогнали монастырь, тотчас же пришли к батюшке староста церкви села Иклинское и помощник его и стали просить поступить к ним в храм приходским священником.
«Без архиерейского благословения не поеду», — ответил батюшка. Узнав, что епископа Алексия арестовали и посадили в тюрьму, они добились свидания с ним. Видя их усердие, архиерей им написал: «Благословляю иеромонаха отца Амвросия служить в село Иклинское и благоустроить приходскую жизнь на правилах святых апостолов». Не благословляющий ли перст самого апостола Симона Зилота через руку епархиального архиерея управил стопы избранника Божия на очередное место его служения Господу? Для людей мира это показалось бы совпадением, а для верующего — указанием на ту незримую нить, которая крепко связывает мир видимый и мир незримый, Церковь воинствующую и Церковь торжествующую.
Невольно вспомнилось, что когда «закрывали» Троице-Сергиеву Лавру, Господь (через преподобного Сергия) указал старцу Захарии место, куда ему следует пойти1. О каждом человеке печется Отец Небесный, особенно же не оставляет без внимания угодников Своих и либо явно, либо прикровенно определяет их жизненный путь.
И когда в годы войны (1942 г.) храм погиб, то Господу угодно было определить батюшку
на новое место служения, по соседству, в село Спас-Прогнань, в храм Преображения Господня.
В 1930 году был перерыв священнической службы — лишение свободы на три года.
В полночь на 9 августа раздался стук в дверь. На вопрос: «Кто?» ответил мужской голос: «Щагин Сергей — председатель сельсовета». Когда батюшка открыл дверь, вошли четверо: Щагин с какой-то местной женщиной — в качестве понятых — и двое неизвестных, заявивших, что будут делать обыск на предмет изъятия оружия. «Какое там оружие? Я даже за грех считаю и прикоснуться к нему». Но его словно и не слыхали.
При обыске нашли 7 рублей 50 копеек мелочью да у кухарки 30 рублей мелочи обнаружили. Отец Амвросий сказал им, что 7 августа были похороны в деревне Савеловка и на панихиде люди клали монеты. Но они не обратили внимания на эти пояснения и составили протокол. «Вы разве не знаете, что у нас в Москве иссякла из обращения мелочь, в трамваях платить нечем, и в учреждениях мелочи нет. Все попрятали попы да буржуи, все ждут, когда пойдут николаевские деньги, а советские пропадут», — разъяснили пришедшие.
А через два дня они с Евдокией были вызваны в Боровск, где их заперли в холодный сарай, в котором уже находилось человек двадцать - тридцать всякого звания: священники, учителя, купцы, торговцы, а также растратчики, спекулянты и воры. Наутро повели всех на допрос в камеру. Особенно обратил на себя внимание один псаломщик, который на вопрос «За что взяли?» ответил: «За Господи, помилуй!». «Ну, это вина небольшая» — ответили ему. И, как выяснилось впоследствии, дали срок 10 лет. После допроса отправили в тюрьму под конвоем.
«Меня поместили в одиночку, — вспоминал старец, — но на второй день ко мне посадили церковного старосту. Тюрьма была культурная, чистая. Староста мне и говорит: «Да это не тюрьма, а дом отдыха!»
А в противоположной камере находились одни интеллигенты: ученые, инженеры. Мой сосед посмотрел «в волчок» и увидел, что они там сидят раздетые в одних трусах и говорит мне: «Отец Амвросий, а напротив в камере сидят чижи, еще не оперились!» Я хохотал, меня очень удивило, что мой сосед не унывает, шутит. Весело было с ним сидеть. В Калуге нас продержали три недели».
Однако это было только начало скитаний и мытарств и далеко не везде соблюдались такие «хорошие условия» содержания.
«Из Калуги нас отправили в Тулу, там про- 1 шли две недели, затем в Самару — там три недели, оттуда в Томск, а потом погнали на Семипалатинск — конечный пункт назначения». На этапе батюшка заработал первую тяжкую болезнь по урологии, которой страдал потом всю жизнь.
В тульской тюрьме его посетила мать. Дали свидание на пятнадцать минут, но, как выразился батюшка, «мало пришлось поговорить», так как «все свидание прошло в слезах». Мать вернулась в Иклинское, но ее выгнали из дома, в котором они проживали, и кому-то его отдали. Пришлось ей вновь на старости лет идти к чужим людям, где работала она «домохозяйкой» и няней чужого ребенка, долгое время звавшего ее мамой. Видно, такой крест ей достался — всю жизнь воспитывать чужих детей, хотя душа ее всегда стремилась к уединенной монастырской жизни.
В тульской тюрьме батюшка находился две недели. Работали во дворе полдня. Одному заключенному предложили идти работать с вновь прибывшими, но он заявил, что сидит уже восемнадцать лет, «пора на пенсию», и отказался.
Еще батюшка со скорбью вспоминал, что при них там расстреляли протоиерея Глаголева, очень образованного, «ученого человека», осужденного совершенно невинно, «по
кляузе».
Затем перевели в город Самару в очень большую тюрьму, где находились шестьсот человек из разных мест и городов России. Там была рассылка, определяли туда, где требовалась рабочая сила. Батюшку чуть не отправили в Нарым. «И если бы не священник отец Александр, я бы обязательно попал, но оттуда редко кто возвращался. Там очень плохой климат для здоровья».
В Семипалатинске сидели недолго, пять дней. «С нами вместе находились местные «баи», — помещики по-нашему — и один из них рассказывал, что у него было примерно 500 овец и 250 верблюдов, даже точно не знал сколько. «А потом остался 1 баран, и вся Москва это знает, потому что он уже записан в моем хозяйстве», — добавил бай». Когда вышли на волю, то велели каждому подыскивать себе жилье и работу, а через 10 дней приходить на «поверку».
Ссыльным выдавали по 5 рублей на хлеб, пока не найдут работу. Хлеб на базаре им продавали по 9 копеек кило, остальным — по 2 рубля за кило. Батюшка нашел работу истопника в ФЗУ, где учили детей на столяров, плотников, маляров и прочих, там же была и столовая. Но очень недолго там пробыл: начальник цеха узнал, что он священник, и отказал от места, правда, простил долг по столовой и дал необходимую справку для дальнейшего поиска работы.
А душа звала только к одному делу — славить Господа. Отец Амвросий получил расчет и пошел в храм. Звонили к вечерне. Так он и простоял всю службу у церковного ящика. Одному Господу было известно, о чем молилась его скорбная душа. Только по окончании всенощной священник направился прямо к нему и спросил, не ссыльный ли он и давно ли прибыл? Нет ли кого из знакомых, кто был бы способен служить за дьячка и регентовать и вообще оказать любую помощь в службе? Нетрудно понять, как возликовало сердце батюшки, когда.он с радостью ответил: «Я могу регентовать, и за псаломщика могу послужить, раз я священником служил 18 лет, а регентом — 20». «Вот хорошо! — и оставайся, будем служить и будешь получать 3-ю часть, как полагается, а за регентство — само собой из церковной кружки», — сказал отец настоятель. На сомнение отца Амвросия, разрешат ли ссыльному, он успокоил его тем, что сам ссыльный и служит здесь три года.
На следующий день отправились они вместе «на отметку» и спросили разрешения на новую «работу». Начальник позволил, только предупредил, чтобы ничего не говорили о советской власти.
Отец Амвросий прослужил в этой церкви все три года за псаломщика и за регента. Певчие и прихожане его полюбили и задаривали хлебом, булками и «разного рода гостинцами». «Многие влились в мой хор, и ссыльные в том числе, мужчины и женщины, а больше всего монашки: из Каширы, из Шамордино и других монастырей, которые уже не припомню», расскажет впоследствии отец Амвросий.
«Итак, весь свой срок я прослужил в храме Божием, и сам был доволен, и мною были довольны. Нашлась квартира у одной певчей, и все было хорошо. Настоятель храма отец Алексей Мерцалов был усердный служитель и вел подвижническую жизнь: мяса не ел и вина не пил, молока и масла никогда не употреблял и чай не пил, а только воду и самодельный квас. И всех квасом угощал, но сахар и конфеты любил, а служил так: канон весь нараспев и междучасие все вычитывал. Я, бывало, ему скажу, что в Оптиной пустыни и везде канон читают, а он ответит: «В книге сказано: «Канон поем», — вот я и пою». Скажу еще про отца Алексея. На Святую Пасху нас пригласил хозяин свечного завода прославить у него Христа, и многие другие помещики по приглашению хозяина были на празднике, и даже сам Архиерей был на празднике здесь. Ну, конечно, как и бывает, угощение было велие, «изобилие плодов земных» и разные вина. Мы поздравили со Светлым Праздником хозяина только словами и пожеланиями ему доброго здоровья и спасения... И вот во время трапезы один батюшка отец Иоанн сказал отцу Алексею: «Отец Алексей! Почему вы не хотите выпить и поздравить нашего хозяина и благодетеля — это есть лицемерие». Отец Алексей возразил на это так: «Отец Иоанн! Я покаюсь тебе, что имею буйный характер и, если выпиваю, то могу убить человека, а если буду упиваться, тогда наделаю непотребства всякого, а нам как священникам не полагается так делать», — и отстал от него отец Иоанн».
После окончания срока ссылки все певчие просили его остаться. Да и как не полюбить было кроткого и благодатного регента, с которым вместе сердце ликовало на службе? Как не просить его не покидать их? Однако призвание тянуло батюшку обратно на родину, на прежнее место, где он оставил мать и дом. Да и прихожане засыпали письмами, просили доброго пастыря поскорее вернуться к ним.
Так и прибыл он вновь в Иклинское, а там служил бывший дьякон отец Тихон, ставший иеромонахом. Только службу он толком не знал, а регентство вовсе не ведал.
По приезде необходимо было ему явиться к своему Калужскому архиерею — владыке Стефану. Владыка расспросил его, сколько он был на чужбине, и о себе сообщил, что сам провел 11 лет в ссылке, а затем благословил его ехать на прежнее место службы: «Вы с отцом Тихоном оба монахи — вам хватит, проживете, ведь вы оба бездетные. Служите понедельно: то священником, то псаломщиком, а доход пополам».
Но вдвоем они прослужили мало, так как отец Тихон стал хлопотать о новом месте назначения, и благочинный перевел его в село Випреевку Малоярославецкого района. Только и там он не задержался, так как его забрали власти и сослали в отдаленные края. «Великое дело благословение епископа», —-скажет впоследствии батюшка, никогда не искавший ни своей воли, ни иного места, кроме данного ему Господом.
«Весь период времени с 1933 по 1939 год я служил один в селе Иклинское. 40-41 гг. службы в церкви не было из-за непосильного налога, и сначала я жил, как говорят, «старым жиром», а потом вынужден был идти работать в колхоз, дабы не умереть с голоду...» Вот такое тяжкое было время гонения на Церковь Божию, и не имели возможности славить Господа такие светильники веры. Как же тут было «не грянуть грому, чтобы мужик, наконец, перекрестился?»