До 1940 года со Сталиным я лично никогда не встречался. Судил о нем только по печати, рассказам тех, кому приходилось с ним соприкасаться.
Пренебрегая марксистско-ленинской заповедью, гласящей, что только народ является истинным творцом своей истории, Сталин уже в начале 30-х годов не стал особенно считаться с Центральным Комитетом партии. Подобрав себе послушных исполнителей в Политбюро, во всей своей деятельности он стал опираться на Политбюро и Секретариат ЦК, во главе которых стал полным диктатором. Они безоговорочно принимали к исполнению все указания Сталина, прославляя его имя как величайшего вождя партии и народа, нередко опуская при этом имя В. И. Ленина.
Так было положено начало культу личности, принявшему в последующие годы чудовищные размеры.
Так был создан идол и быстро начали плодиться идолопоклонники. Особенно в этом отличались Берия, Ворошилов, Маленков, Молотов, Каганович, Жданов, Булганин, Шкирятов и др.
Я не упоминаю здесь руководителей республиканских, краевых и областных организаций, которые на местах на все лады прославляли доблести Сталина.
Всех тех, кто был в какой-то степени противником культа личности или неугодным Сталину, быстро убирали с его пути.
Особенно тяжкая пора наступила для партии и народа в 1937—1939 гг., когда из-за навеянного страха и отсутствия в Политбюро ЦК партийной чуткости по вине Сталина были загублены многие тысячи виднейших работников партии, Вооруженных Сил – преданных патриотов Родины и талантливых руководителей страны.
Конечно, Сталину нельзя простить то, что по его указаниям были загублены многие тысячи ни в чем не повинных людей, искалечена жизнь их детей и членов семей. Но будет несправедливым обвинять только одного Сталина.
Вместе с ним, разумеется, должны отвечать и другие члены тогдашнего Политбюро, которые были в курсе всей антипартийной вакханалии, особенно творимой органами НКВД во всех уголках нашей страны.
На июньском Пленуме ЦК 1957 г., когда обсуждалась деятельность группы Молотова, Кагановича, Маленкова и других, мною была оглашена часть списков, представленных Сталину Ежовым и другими работниками НКВД. Включенные в списки лица были без суда утверждены к расстрелу Сталиным, Молотовым, Ворошиловым и Кагановичем.
Будучи смертельно запуганными версией о якобы подготовленном крупном военно-политическом заговоре, Сталин, а также его окружение по Политбюро не удосужились ни с кем из арестованных поговорить, послушать их, какими способами вырывались у них признания во -«вражеской»- деятельности. Животный страх, обостренная подозрительность, сталинское утверждение о якобы неизбежности обострения классовой борьбы в период строительства социализма сделали свое черное дело. Особенно серьезно осложнилось положение, когда иностранная разведка вклинилась в органы государственной безопасности, когда она через свою агентуру поставляла сфабрикованные версии о якобы антисоветской деятельности наших людей, чем был нанесен непоправимый ущерб нашей Родине, обороне страны.
Близко Сталина я узнал в период 1941—1946 гг., когда мне пришлось по работе начальника Генерального штаба, командующего фронтами, заместителя Верховного главнокомандующего. Главкома Оккупационных войск в Германии и Главноначальствующего в Германии часто встречаться с ним.
Я старательно пытался досконально изучать Сталина, но было очень трудно понять его. Он очень мало говорил и коротко формулировал свои мысли.
Мне казалось, что Сталин, будучи органически не связанным с народом и с его трудовой деятельностью, с его жизненными условиями, с думами и переживаниями, познавал жизнь народа по докладам членов Политбюро и Секретариата. Ну а так как Сталину обычно докладывались вопросы в приукрашенном виде, естественно, он не знал истинного положения в стране, в глубинах жизни народа.
И все же надо отдать должное Сталину, как правило, он не принимал поспешных решений. Обычно вопросы передавались на детальное рассмотрение в Госплан или представительные комиссии, которые возглавлял кто-либо из членов Политбюро...
...Чувствуя свою слабость в организации операций, а также под влиянием крупных неудач на юге страны в 1942 году Сталин предложил мне пост заместителя Верховного Главнокомандующего.
Вначале я было отказался от этого назначения, ссылаясь на свой характер, ссылаясь на то, что нам трудно будет работать вместе, но Сталин сказал: -«Обстановка угрожает гибелью страны, надо спасать Родину от врага любыми сред- любыми жертвами. А что касается наших характеров—давайте подчиним их интересам Родины»-.
Я сказал, что всегда готов служить Родине.
И, надо отметить, с этого момента Сталин почти не принимал решений по вопросам организации операций, не посоветовавшись со мной.
Почти всю войну я пользовался его расположением и доверием, и это помогало мне успешно осуществлять мероприятия по организации и проведению операций.
Под конец войны, точнее после битвы на Курской дуге, Сталин в целом неплохо разбирался в военных вопросах.
Однако здесь я должен подчеркнуть то, что Сталин при проведении крупнейших операций, когда они нам удавались, как- то старался отвести в тень их организаторов, лично же себя выставить на первое место, прибегая для этого к таким приемам: когда становилось известно о благоприятном ходе операции, он начинал обзванивать по телефону командование и штабы фронтов, командование армий, добирался иногда до командования корпусов и, пользуясь последними данными обстановки, составленной Генштабом, расспрашивал их о развитии операции, подавал советы, интересовался нуждами, давал обещания и этим самым создавал видимость, что их Верховный Главнокомандующий зорко стоит на своем посту, крепко держит в своих руках управление проводимой операцией.
О таких звонках Верховного мы с А. М, Василевским узнавали только от командования фронтов, так как он действовал через нашу голову. А когда враг был изгнан за пределы нашей Родины и операции были перенесены на территории Польши, Восточной Пруссии, Чехословакии, Сталин вообще ликвидировал институт представителей Ставки Верховного Главнокомандования, которые в это время координировали действия группы фронтов, и приказал переключить управление всеми фронтами непосредственно в Ставку.
Мне и Василевскому было приказано командовать фронтами. Мне—1-м Белорусским вместо Рокоссовского, Василевскому—3-м Белорусским фронтом вместо погибшего генерала армии Черняховского.
Расчет был здесь ясный. Сталин хотел завершить блистательную победу над врагом под своим личным командованием, т. е. повторить то, что сделал в 1813 году Александр I, отстранив Кутузова от главного командования и приняв на себя верховное командование с тем, чтобы прогарцевать на белом коне при въезде в Париж во главе русских доблестных войск, разгромивших армию Наполеона.В один из осенних дней 1944 г. Сталин, разговаривая лично со мной, сказал:
«1-й Белорусский франт стоит на Берлинском направлении, мы думаем поставить на это важнейшее направление Вас, а Рокоссовского назначим на другой фронт»-.
Я ответил, что готов командовать любым франтом, но считаю, что Рокоссовский обидится, если будет снят с 1-го Белорусского фронта.
Сталин: «У Вас больше опыта, и впредь останетесь моим заместителем. Что касается обиды—мы же не красные девицы. Я сейчас поговорю с Рокоссовским».
Поскребышев быстро соединил Сталина с Рокоссовским.
Рассказав Рокоссовскому о своем решении, Сталин спросил его, не возражает ли он перейти на 2-й Белорусский фронт. Рокоссовский просил оставить его на 1-м Белорусском фронте. Но Сталин заявил: -«Этого сделать нельзя. На главное направление решено поставить Жукова, а Вам придется принять 2-й Белорусский фронт».
Сталин действовал здесь неспроста.
С этого момента между Рокоссовским и мною уже не было той сердечной, близкой товарищеской дружбы, которая была между нами долгие годы. И чем ближе был конец войны, тем больше Сталин интриговал между маршалами — командующими фронтами и своими заместителями, зачастую сталкивая их лбами»-, сея рознь, зависть и подталкивая к славе на нездоровой основе.
К сожалению, кое-кто из командующих, пренебрегая товарищеской дружбой, нарушая элементарную порядочность, преследуя карьеристские цели, использовал слабость Сталина, разжигая в нем нелояльность к тем, на кого он опирался в самые тяжелые годы войны.
Такие люди нашептывали Сталину всякие небылицы, стремясь выставить перед ним свою персону в самом привлекательном виде. Особенно этим в конце войны занимался маршал И. С. Конев.
Начиная с Курской дуги, когда враг уже не мог противостоять ударам наших войск, Конев, как никто из командующих, усердно лебезил перед Сталиным, хвастаясь перед ним своими героическими»- делами при проведении операций, одновременно компрометируя действия своих соседей.
Я вспоминаю Корсунь-Шевчеяковскую операцию, которая проводилась силами 1-го Украинского франта под командованием Н. Ф. Ватутина и 2-го Украшского фронта, которым командовал И. С. Конев. Координацию действий фронтов осуществлял я.Операция шла успешно. Лучше действовали войска Ватутина. Но по, операции, пользуясь метелью, окруженного противника прорвались через боевые порядки войск Ватутина. Сталин тут же позвонил мне и в возбужденном тоне спросил: «Известно Вам, что противник прорвал фронт Ватутина и выходит из окружения в районе Корсунь-Шевченковский?».Я ответил: «Нет, не известно. Думаю, что это не соответствует действительности»-.
Тогда Сталин выругал меня и сказал, что ему только что звонил Конев и доложил о прорыве, а затем сказал: «Я думаю передать завершение операции в руки Конева, а вам и Ватутину лучше сосредоточить внимание на внешнем фронте и подготовке Проскуровско-Чериовицкой операции».
Я тогда ответил Сталину, что до завершения операции осталось не больше трех дней. Главную роль в Корсужь- Шевченковской операции сыграл 1-й Украинский фронт, Ватутину и возглавляемым им войскам будет обидно не быть а отмеченными за их ратные труды.
Сталин положил трубку, прекратив со мною разговор, а через 2 часа была получена его директива о передаче завершающих действий по ликвидации окруженного противника.
Нужно ли было это делать в интересах дела?
Нет, не нужно. Это нужно было Сталину для того, чтобы вбить еще глубже клин между Коневым, Ватутиным и мною. Конев в этом вопросе сыграл неблаговидную роль.
Зная мою щепетильность, Сталин при проведении и последующих операций пытался неоднократно натравить меня на Конева, Рокоссовского и других, а их в свою очередь на меня. А. М. Василевскому он наговаривал на меня, а мне на Василевского, но А. М. Василевский, весьма порядочный человек, не шел на провокации Сталина. Зачем это нужно было Сталину? Сейчас я думаю, что все это делалось умышленно, с целью разобщения дружного коллектива высшего командования Вооруженных Сил, которого без всяких оснований и только лишь по клеветническим наговорам Берии и Абакумова он стал бояться.
В конце апреля 1945 года шла Берлинская операция, завершающая войну. Успешно прорвав оборону немцев на Одере и разгромив его первую полосу обороны, войска 1-го Белорусского фронта встретили упорное сопротивление врага во второй полосе его обороны, расположенной по Зееловским высотам, крайне неудобным для атак наших войск.
Чтобы не сорвать операцию и не дать врагу возможность отбить наши атаки на Берлинском направлении, я решил немедля ввести в сражение 1-ю и 2-ю танковые армии, чтобы наверняка разгромить на Зееловских высотах оборону противника.
Вечером 17 апреля мне позвонил Сталин. В это время я находился на командном пункте 8-й армии у Чуйкова
Сталин сказал: «Выходит вы недооценили врага на Берлинском направлении.
Я считал, что вы уже на подходе к Берлину, а вы еще на Зееловских высотах. У Конева дела начались успешнее. Не изменить ли границы между фронтами и не повернуть ли главные силы Конева и Рокоссовского на Берлин?»-
Я ответил: -«Это неплохо, что враг бросает все резервы из района Берлина навстречу вверенным мне войскам. Мы их разобьем вдали от Берлина, а это облегчит и ускорит взятие Берлина. Что касается более успешного начала действий войск 1-го Украинского франта, то там очень мало войск противника, но, видимо, враг вынужден будет бросить навстречу Коневу более значительные силы, и тогда темп наступления там снизится. Менять сейчас границы фронтов не следует. Главную группировку Конева надо двигать быстрее на Эльбу, захватывать Тюрингию и затем готовить ее к броску на Прагу. Думаю, что не позже 22 апреля войска франта ворвутся в Берлин. Что касается Рокоссовского—он к 22 апреля сумеет главными силами лишь только форсировать Одер и никак не сумеет своей группировкой своевременно выйти в район Берлина, да в этом и нет необходимости»".
Через час я позвонил генералу А. И. Антонову — начальнику Генерального штаба и спросил у него, почему Сталин забеспокоился о судьбе Берлинской операции.
Антонов сказал: «Я не в курсе дела. Знаю только то, что ему звонил Конев и докладывал об успешном ходе операции»-.
В начале марта 1946 года мне позвонил в Берлин Сталин и сказал: «Булганин представил мне проект послевоенного переустройства управления нашими Вооруженными Силами. Вас нет в числе основных руководителей Вооруженных Сил. Я считаю это неправильным. Какую вы хотели бы занять должность? Василевский выразил желание занять пост начальника Генерального штаба. Не хотите ли занять пост Главнокомандующего сухопутными войсками они у нас самые многочисленные».
Я ответил, что не думал над этим вопросом и что готов выполнять любую работу, которую поручит ЦК.
Сталин продолжал: «Одновременно он представил проект положения о Наркомате обороны. Я хотел бы, чтобы вы приехали и поработали бы над ним вместе с Булганиным и Василевским».
Через пару дней я был в Москве и зашел к Булганину. Он был явно смущен, видимо, зная о моем разговоре со Сталиным.
После рассмотрения проекта положения о Наркомате обороны у меня возникли серьезные разногласия с Булганиным о правовом положении главнокомандующих видами Вооруженных Сил и первого заместителя наркома. По его проекту получалось так, что главкомы в практической деятельности имеют дело не с наркомом обороны, а с первым его заместителем. Он, защищая свой проект, пытался обосновать это тем, что нарком обороны Сталин перегружен делами партии и государства.
«Это не довод,— оказал я Булганину, пытаясь отвести его аргументы.— Сегодня нарком — Сталин, а завтра может быть другой. Не для отдельных лиц пишутся законы, а для конкретной должности».
Обо всем этом Булганин в извращенном виде доложил Сталину, добавив при этом: «Жуков—Маршал Советского Союза, он не хочет иметь дело со мной — генералом». Этот ход Булганина был рассчитан на то, чтобы выпросить у Сталина для себя звание Маршала Советского Союза.
И действительно, через день был опубликован указ о присвоении Булганину Маршала Советского Союза, а мне Сталин сказал, что над положением о Наркомате придется еще поработать.
Мне было ясно, что Булганин стал правой рукой Сталина по Наркомату обороны. Булганин очень плохо знал военное дело и, конечно, ничего не смыслил в оперативно-стратегических вопросах. Но, будучи человеком интуитивно развитым, хитрым, он сумел подойти к Сталину и втесаться ему в доверие.
Конечно, Сталин понимал, что это далеко не находка для Вооруженных Сил, но ему он нужен был как ловкий дипломат и беспрекословный его идолопоклонник. Сталин знал, что Булганин лично для него может пойти на все.
Передав должность Главкома и Главноначальствующего своему заместителю В. Д. Соколовскому, я прибыл в Москву и вступил в должность Главкома сухопутных войск.
В этот период в основном заканчивалась демобилизация из Армии и Флота солдат старших возрастов. Войсковая жизнь в нормальное русло еще не вошла. Воинский порядок и служба стояли не на должной высоте. Чтобы ввести армию в нормальное положение, мы разработали для сухопутных войск ряд учебных мероприятий и подготовили проект приказа Главкома сухопутных войск по боевой подготовке на 1946 год.
Проект приказа Главкома сухопутных войск был послан Сталину, в копии Булганину.
Сталин при нашептывании Булганина усмотрел в этом сепаратизм моих действий якобы игнорирующих его.
Состоялся со Сталиным крупный и неприятный разговор по содержанию проекта моего приказа, особенно в части привлечения к совместным полевым и командно-штабным учениям сухопутных войск, частей и соединений резерва Главного командования.
Булганин сказал: «Жуков хочет под власть Главкома забрать даже все резервы Главного командования, а нас оставить с пустыми руками».
Я сказал, что это детский лепет. Но моя реплика пришлась не по вкусу Сталину.
Мне предложили переделать проект приказа. Переделал еще раз, и опять Сталин не утвердил его.
А. М. Василевский откровенно сказал мне: «Сталин хочет издать приказ наркома, а не приказ Главкома».
Тогда взяли мой проект и переделали его на приказ наркома обороны. И он тут же был подписан Сталиным. Так получилось даже лучше. Пожалуй, я не был прав, настаивая на издании приказа главкома, а не наркома.
И чем дальше шло время, тем больше накапливалось горючего материала во взаимоотношениях с Булганиным и Сталиным.
Я чувствовал, что вокруг меня идет какая-то неблаговидная работа. И наконец, разразилась для меня крупная неприятность.
Сталин, собрал Главный Военный Совет, на который, были приглашены все члены Политбюро, маршалы, генералы, в том числе Ф. И. Голиков и А. В. Хрулев.
В зал заседания вошел Сталин. Он был мрачен, как черная туча. Ни слова не говоря, он достал" из кармана бумагу, бросил ее секретарю Главвоенсовета генералу С. М. Штеменко и сказал: «Читайте». Штеменко, взойдя на трибуну, начал чтение. Это было заявление на маршала Жукова от бывшего адъютанта подполковника Семочкина и Главного маршала авиации А. А. Новикова, содержащихся в тюрьме, арестованных органами госбезопасности. Заявление было написано на нескольких листах, основная суть сводилась к тому, что маршал Жуков нелояльно относится к Сталину, считает, что он — Жуков, а не Сталин вершил главные дела во время минувшей войны, что якобы Жуков неоднократно вел разговоры, направленные против Сталина. Якобы я во время войны сколачивал вокруг себя группу недовольных генералов и офицеров.
После зачтения этого заявления Сталин предложил высказаться. Выступили Молотов, Берия и Булганин. Все они критиковали меня за то, что я оказался не благодарен Сталину за его хорошее ко мне отношение, что я якобы зазнался я не хочу считаться не только с авторитетом Политбюро, но и лично Сталина, что меня следует одернуть и поставить на свое место.
В таком же духе выступил генерал Голиков, указав, что якобы я зря снял его с должности командующего фронтом за неудачу действий войск фронта под Харьковом в 1943 г. Но большинство выступавших маршалов меня поддержали. Особенно резко в мою защиту выступил маршал бронетанковых войск П. С. Рыбалко, рассказавший, как в особо сложных условиях и опасных моментах Жуков помогал войскам находить правильные решения и громить врага.
Кончилось тем, что меня сняли с должности Главкома сухопутных войск и отправили командовать войсками Одесского военного округа, а на состоявшемся Пленуме ЦК ВКП(б) вывели из состава ЦК без всякой формулировки. А. А. Жданов при этом сказал: «Жуков еще молод и не созрел для ЦК».
В 1947 году была арестована большая группа генералов и офицеров и главным образом те, кто когда-либо работал со мной. В числе арестованных были генералы Минюк, Филатов, Варенников, Крюков, бывший член Военного Совета 1-го Белорусского фронта К. Ф. Телегин и другие. Всех их физически принуждали признаться в подготовке «военного заговора* против сталинского руководства, организованного маршалом Жуковым.
Этим делом» руководили Абакумов и Берия.
Их усилия сводились к тому, чтобы арестовать меня. Но Сталин не верил, что якобы я пытаюсь организовать военный заговор, и не давал согласия на мой арест.
Как потом мне рассказывал Хрущев, Сталин якобы говорил Берии: «Не верю никому, чтобы Жуков мог пойти на это дело. Я его хорошо знаю. Он человек прямолинейный, резкий и может в глаза любому сказать неприятность, но против ЦК он не пойдет»-.
И Сталин не дал арестовать меня.
А когда арестовали самого Абакумова, то выяснилось, что оа умышленно затеял всю эту историю так лее, как он творил их в мрачные 1937—1939 годы.
Абакумова расстреляли, а меня вновь на XIX съезде партии Сталин лично рекомендовал ввести в состав ЦК КПСС.
За все это неблагоприятное время Сталин нигде не сказал про меня ни одного плохого слова. И я был, конечна, благодарен ему за такую объективность.
Публикация М.Г.Жуковой газета «Правда» 20 января 1989 года № 20 (25738) Стр. 3